Поводырь - Страница 5

Долго я еще под впечатлением от книжицы той находился. Даже чуть было Владимира Владимировича Александром Николаевичем не назвал. Так папашу несчастливого наследника величали. И тогда на дороге именно она мне вдруг вспомнилась. Когда, судя по цвету, бронзовые монетки с профилем Государя Императора Александра II, Освободителя разглядывал из карманов дохлого татя добытые.

На самой молодом из ржавого цвета кругляков значился 1861 год. А, если я правильно помнил, преступный инцидент в отношении Его Императорского Высочества случился только в шестьдесят пятом. Вот и выходило, что парнишка-то жив был еще!

Еще какая-то мысль крутилась в голове. Чем-то еще был тот, шестьдесят первый год знаменит… Только вот очень трудно вспомнить то, чего может быть и не знаешь. И Гера — пассажир, придавленный моими припоминаниями сюжета той книжицы, подсказывать отказывался. Тоже мне, помощник, прости Господи…

— Выб, барин, за кушаком поглянули, — отвлек меня от тяжелых раздумий на ледяном ветру скрюченный на одну сторону возница. — У татей могут и ассигнации водится…

— Как звать?

— Так-то Евграфом кличут, — подозрительно прищурился раненый.

— Гинтар?

Лицо старого слуги тут же появилось в приоткрытой двери. Надо же, услышал! Я вроде и звал не громко.

— Ты осматривал рану Евграфа. Он способен довезти нас до станции? Или лучше будет поместить его в экипаж?

— Er ist krдftig genug, dieser Russe. Kann weiter fahren.

И снова я легко понял чужеземную речь. Ну, крепок этот русский, так крепок. Повезло мужику. Мог и костьми лечь или инвалидом на всю оставшуюся жизнь сделаться.

А вот интересно, мой пока единственный подчиненный по аглицки шпрехает? И по-испански? Сам-то я точно — нет. Ни тогда, ни сейчас. «Уипьем уодки» — вот и все мое знание языка лондонских туземцев…

Пока сам себя смешил прикладной лингвистикой, руки ловко обшаривали скрытые за поясом мертвеца тайники. Заботливо упакованный в кожаный кисет документ — корявые рукописные строчки с кляксами и разводами на дешевой, похожей на оберточную, бумаге, но с орленой печатью — прибрал покуда. Потом разберемся, что за пачпорта положены робингудам Каинского округа Томской губернии. А вот бумажные деньги просто потрясли. Такое впечатление, что ни о каких способах защиты купюр от подделки в этом наивном веке еще и не подозревали. Где тут ближайший магазин бытовой техники?! Дайте самый примитивный ксерокс и я за вечер стал бы мультимиллионером. На худой конец, грамотного гравера и самый завалящий печатный станок…

В загашниках человека без головы — того, что аки человек-паук прицепился было к моим вещам на задке кареты — обнаружился примерно такой же набор. Документов никаких не было, а денег чуток побольше — вот и все отличие. И среди монет в мешочке подвешенном на грудь рядом с крестиком нашлась пара интересных: серебряная с надписями латиницей, которую ни я ни Гинтар прочесть не смогли. И сияющий блестящими свеженькими медными гранями пятак от 1863 года. Еще были обкусанный по краям серебряный рубль с мордой лица какого-то неопределенного царя и почти черная «сибирская» копейка. Наверняка нумизматы за эти раритеты душу бы продали, но для целей определения своего положения во времени они были бесполезны.

Чуть дальше у края дороги, печально опустив голову, стояла изможденная лошадка. Я сначала было подумал — попало что-то в глаз, раз слезы покатились… Ан нет. Жалко эту скотину было.

Но когда-то, в те далекие времена, когда животное было молодо и полно надежд, это был высокий, поджарый — не чета лохматым «собакам» впряженным в мою карету, кавалерийский конь. Возможно даже — хороших кровей. Понятно — не ахалтекинец. Но с Кавказа — точно. Я с трудом верблюда от оленя отличу, не то чтобы уж крови у лошадей определить. А вот Евграф рассуждал с видом специалиста.

На этом осмотр места происшествия можно было и закончить, да водитель экипажа не понял бы. Там ведь должна была оставаться еще одна лошадка. Пришлось лезть на облучок, браться за холодные вожжи и изображать из себя отважного первопроходца.

— В лошадях, смотрю, разбираешься, — откровенно завидуя теплым варежкам раненного, сказал я, только чтоб что-нибудь сказать.

— Как же иначе, барин! — немедленно отозвался, позабыв морщить лоб от боли, ямщик. — Сами-то мы Кухтерины. Отец, Царство ему Небесное, Николай Спиридоныч, каинским купчинам гильдейским за лошадями ходил. Чужих, аки своих выхаживал. И казачкам засечным с конягами помощь оказывал. А хде он, там и я ни ем.

— Сами, почему коней не разводите?

— Охохонюшки, барин! Справное-то животное поди и до пятидесяти рублев доходит. А где я?! Четвертную бумагу и видал-то единожды. И то в руках гостя торгового. С извозу ежели рубли три за зиму нашкорябаешь с добрых господ — и то ладно. Многие и того домой не привозят… Времена ныне таки… Толи копейку в кошель, толи голой попой в сугроб. Лихие, опять же, озоруют…

— А власти чего?

— Окружные-то? А им-то чево? Им жалова с Рассеи идет. Што им до нас? Деньгу и ту, поди фердь-егеря привозят. Окромя купчин, да ссыльных и не нужны никому.

— А губернские чегож?

— Те, барин, поди и не ведают о нас, — хмыкнул извозной мужичек. Полдня везший нас по лютому морозу, потом раненый, но так и не захныкавший, не пожаловавшийся ни разу. Стальной мужичек!

— Но ведь тракт государев…

— То так.

— И извоз по тракту — государево дело. А для Сибири — дорога эта так и вообще пуповина.

— Складно у тебя выходит, барин, — кивнул Евграф. — А мы, при извозе, значицца навроде мамкиного молока, что не рожденное дитятко окормляет.